Я ТАК ГОВОРЮ С МИРОМ, И, МОЖЕТ, ДАЖЕ С БОГОМ
Розита Герман
Кристина Жиба скромная сотрудница одного из сухумских коммерческих банков. Она уже четыре года работает здесь юристом – с того момента, как решила остаться в родной Абхазии. До этого она десять лет жила в Москве. Окончила там школу, поступила на факультет журналистики, но потом поняла, что должна еще и работать, а учеба отнимает все время. Тогда Кристина, еще не окончив первый курс, стала готовиться к поступлению в Налоговую Академию. Она поступила на заочное отделение юридического факультета, и параллельно стала работать в консалтинговой фирме. Журналистика осталась за бортом.
Теперь она в Абхазии. Умница, красавица, работоспособная и ответственная, абсолютно надежная и бесконечно глубокая.
Трудно поверить, что девушка пишет такие стихи. Хорошо, что я познакомилась с ней раньше, чем их увидела. Прямой и открытый взгляд голубовато-серых глаз располагает к доверию, и мне давно хотелось поговорить с ней о творчестве. А заодно, познакомить с некоторыми из них тех, кто любит поэзию.
Кристина пишет с детства. У нее сохранились старые детские тетради, куда она начала их записывать. И теперь, без этой части своей жизни, уже себя не представляет. Они сами расскажут о ней, или скорее, еще больше напустят туману, потому, что лично мне, сложно ориентироваться на такой глубине. Приведу несколько цитат из нашего разговора, может они как-то дополнят картину.
- Несмотря на то, что мы взрослеем, набираемся опыта, а вот эта особая линия настроения в моих стихах, она остается…
- Я бы ничего не хотела менять, иногда мне сложно управляться со своим характером, со своими эмоциями, но я бы другую себя не хотела...
- Мои сильные стороны заключаются в понимании слабых сторон. И когда ты понимаешь свои слабости, становится легче…
Я могу увидеть какую-нибудь картинку, и она меня окунает куда-то вглубь. Потом я начинаю писать.
Я так говорю с миром, и, может, даже с Богом.
Для меня нет ничего, наверное, невозможного. Для меня моя мысль - самая главная свобода. Я могу этой мыслью позволить себе все.
Бумажные журавли впитали в себя мечты.
Мои.
Как те белые стены в гирляндах,
Что освещали наши зимние, наши летние вечера.
Будто было вчера,
Будто не было вовсе.
Говорят, в нашем городе уже пожелтела листва,
И что Музы в парках заняли свои привычные места…
Они шепчут прохожим ,
о чем были эти три времени года,
Музы щедры на шепот,
Слышишь, как звонко под ногами…
Шелестит листва…
Вода прибывает…
Под поникшей ивой,
Кто-то смущается приливом воспоминаний…
Бывает, бывает…
Ушедшие дни в отражении дивном мелькают…
Бумажные корабли по глади воды,
Закружились в медленном вальсе.
Как те мы, под небывалыми листопадами, смеялись и падали,
Кружились на земле, перемещались на крыши.
«Тише, жильцы ведь могут услышать!».
Это было вчера,
Этого не было вовсе.
Календари твердят, что мы стали старше еще на одну осень.
Не верь календарям,
Она в нас на всю жизнь, единственная…
Шелестит листва…
Вода прибывает…
Под поникшей ивой,
Кто-то смущается приливом воспоминаний…
Бывает, бывает…
Ушедшие дни в отражении дивном мелькают…
В моих тетрадях бумажные мы,
Кофейными зернами разбиваем водную гладь,
Пусть корабли под фонтанами продолжают неспешный свой вальс, он самый тот, в два па,
О чем молчит тишина, если нами заполнена?
Бумажными нами об этом все понято…
Шелестит листва…
Вода прибывает…
Под поникшей ивой,
Кто-то выдыхает….
У подола волны глубоко другой вдыхает…
Бывает, бывает…
Ушедшие дни в отражении дивном мелькают,
Но если закрыть глаза, все оживает…
Времени нет, его не бывает.
Стоит она среди других, но чем-то отличная, словно монумент.
Я оставила о тебе одно воспоминание, самое лучшее.
Поспешно тогда врученная, она ускользала из рук.
Наступила весна, люди снимали с себя верхние одежды,
так же том в несколько сотен листов скинул с себя словно пальто, твердой переплет.
Уже дома, я обнаружила, что почти каждый десяток глав, существовал от других отдельно,
будто душу этой книги разорвало на части от содержащейся в ней драмы.
Вооружившись всем необходимым, принялась ее исцелять.
Каждая, без исключения, с чуткостью, страницы были мною выслушаны, разглажены, склеены.
И, вот, в руках моих книга, цельная, значимая. С драмой внутри, как и ты.
Но если книга в руках как глина, поддавалась теплу любви,
То ты залетел в мое окно камнем, и я не знала куда идти.
Не разгладить, не склеить, не исцелить.
Слишком мягкое свое сердце, цементом ты обрамил.
Кто-то любит за силу и твердость,
Я любила тебя любым, и ранимым и смешным.
Тебе бы тогда ветром теплым окна мои распахнуть,
Но стекла камнем разбил, горячо не любил.
За кого и за что ты мне мстил?
Камни хранить - плохая примета, никогда в них не верила,
Но в силу вера была безгранична, которая должна ведь была где-то быть,
Она тебя обязательно осчастливит и смягчит.
Однажды, она подкрадется к нему,
Он не заподозрит неладное.
Будет ждать, обычно нежных, ее касаний.
А она будет медлить…
Он решит, что отныне она не желает делиться с ним своей бесконечной тайной.
Но, вопреки ожиданиям, напротив, как ни с кем рядом, присядет.
Замрут в замке, сплетенные пальцы рук, холодно будет, замерзнут.
«Если у тебя сердце? – спросит его, -
или твое сердце то, что мое…?
Да…?
Какая странная, тебе предписана судьба…»
Она прижмет замок к общему сердцу -
Горячий импульс которого, откроет его ключом.
Волшебство…
Бабочка будет танцевать, бабочка будет порхать над макушкой его.
Закроет глаза, последний взмах,
Бабочки не станет, и два ее крыла,
Вдребезги разобьются о его черно-белые плечи…
Она будет стучать, стучать, бить, бить.
По клавишам, осколками разбитых крыльев.
Мажор и минор, плачь и смех, скрещивать.
В концертном зале этой любви, композитор сидит,
И эхо звуков ее тоски, целует его в виски.
Просыпается, созданная им музыка,
Росой рассыпается по черно-белым, не его плечам.
Композитор сидит и ничего кроме тишины не способен услышать.
А она продолжает бить и стучать, стучать...
По самым преданным, черно-белым клавишам.
До крови с пальцев, до той самой щепки,
которая хрустальный шар в груди ее пронзит.
И заполнится кислородом композитора мир.
Его будет так много, слишком много,
Что окажется сложным дышать.
Птицы по крыше начнут маршировать,
Обрушат потолок к его ногам.
Останется композитор на руинах стоять.
Она под ними любимые плечи сжимать.
Композитор услышит - музыка прольется по его щекам.
Добровольно предоставляю на ладони земли себя.
Пиши, Бог, пиши, на коже моей времена,
Города, в них имена, именно в дожди и снега.
Не щади, пиши на мне кистью, мечами, камнями,
Я тебе так доверяю, смотри,
Рядом лежит забрало.
А вчера душу мою стесняло.
Пиши на мне, Бог, пиши.
Прохожу мимо, не вхожу в дом твой,
Но нарисуй вокруг сюрреалистический сон,
И я растворюсь в нем.
Вся палитра во мне, не тревожь природу,
Мне только распустить швы,
Чтобы высвободить содержимое раны.
Я рада тебя удивлять,
У твоего создания вместо кровеносных сосудов – радужные каналы.
Любому твоему настроению – цветовая гамма.
Пиши, Бог, пиши, на коже холсте слезы,
Мы их у матери моей, до последней, изымем,
И оставим ей, без примеси, радость.
Выводи на мне Бог, любую тревогу отца,
Пусть продолжается чистым, его путь, мудреца.
Пиши, Бог, на мне, пиши,
райские свои, цветущие сады.
Пиши на мне, Бог, пиши, и я нулевым вектором,
К сердцу твоему причалю.
Мое начало в самом твоем конце,
А конец мой в самом твоем начале.
Не ищи на сегодня другого холста,
Прошу, Пиши…
В твоем воображении как в лучшем одеянии,
Перед ним я предстану.
Любоваться будет мной, а, на самом деле, нами.
В саду этой любви он тебя познает.
Я же, в глазах твоих изумрудных, отражение наше признаю.
Просто побудь со мной!
Побудь со мной вовремя.
Несвоевременность тоску превращает в олово.
Кузнец по металлу бьет в ритм пульсу,
И что-то очень важное становится плоским,
Делит пространство на «твое» и «мое», на «до» и «после».
Из земли стена прорастает.
Она слишком прочная,
Если вдруг допустить, то теплым словом после, уже не расплавить.
Поэтому, если видишь в моих глазах застенчивый зов,
Не оставляй меня наедине с пустотой,
даже если небо без тебя грозит гроздьями падать где-то там.
Пока буря во мне себе не найдет покой.
Будь со мной!
Будь всегда со мной вовремя,
Тогда с любой стороны света,
Дорога ко мне приведет тебя домой,
Но никогда не завершится стеной.
Знаешь, ведь все мы под скорлупой,
И если мы друг для друга,
То каждый предстает с нагой душой.
Ты рядом со мной,
Скорлупу свою и мою измельчаешь в крошки,
Мы их с пирса подбрасываем в воздух,
А они светлячками погружаются в море.
Я рядом с тобой всегда буду вовремя,
Значит счастью нашему каждая радость в силу,
И любой беде его не деформировать.
Слышать сигналы друг другу на расстоянии,
Молча звать друг друга и быть услышанными,
Бежать, под спадающими неба гроздьями, чтобы оказаться вовремя,
Избавляться по пути, от скорлупы,
Чтобы родной, нагой души, что стремится навстречу, коснуться!
Это главный от Бога дар,
Вовремя столкнув нас друг с другом, открывает себя,
Один на двоих, напополам нам.
Кристина Жиба
| Нравится |